«Современным элитам не нужно мыслящее общество»

Процессы, происходящие в экономике, социальной, политической и культурной жизни Литвы и России после распада СССР, оказались очень похожи. :::В Вильнюсе по приглашению медиа-клуба «Формат А-3» побывал известный русский писатель, драматург, общественный деятель, редактор «Литературной газеты» Юрий ПОЛЯКОВ. В эксклюзивном интервью «Экспресс-неделе» он поделился мыслями об общественно-политических процессах на постсоветском пространстве.

— Недавно телеканал РТР показал сериал «Апофегей», поставленный по вашему одноименному очень популярному роману, вышедшему еще на заре перестройки. Тогда ваши произведения «Сто дней до приказа», «ЧП районного масштаба» и их экранизации были своего рода манифестом поколения. Они нам объясняли, что так больше жить нельзя. Одновременно все заговорили о России, которую мы потеряли. Как вам кажется, какую Россию тогда потеряли и какой она оказалась не без влияния ваших книг?

— Понимаете, оба выражения, пущенные Говорухиным, подразумевали другое. Произошла подмена понятий. «Так больше жить нельзя» совсем не означало, что нужно все развалить и оказаться на пепелище, хотя мне многое в той жизни не нравилось. Ее нужно было улучшать. Я как раз был из тех, кто видел недостатки Советского Союза, его политической системы и об этом писал в своих первых повестях, которые, к слову, очень долго не разрешали печатать. В отличие от меня известные идеологи перестройки, между прочим, вышедшие из авторов журнала «Проблемы мира и социализма», ничем не отличались от других своих советских коллег. И именно они стали настраивать общество на самоуничтожение. Я был против этого и в 1988-89 годах, когда стало понятно, что одним нужно улучшение строя, а другим потрясения. После этого наши пути разошлись. И как раз повесть «Апофегей» стала этой поворотной вехой. Поэтому ее очень критиковала наша либеральная интеллигенция: там впервые был сатирически изображен Ельцин. Мне это в 90- е аукнулось. Я считаю, что потеря России была трагической. Как и в 1917 году, когда мы однажды уже потеряли Россию, в которой было много хорошего, так и в девяностые мы утратили много хорошего. Получилось, что в начале девяностых мы взяли из нее все плохое, оставив в прошлом все хорошее. Меня это совершенно не устраивало, поэтому вся моя публицистика, проза, драматургия говорят об этом. Станислав Говорухин, кстати, тоже все понял и поставил фильм «Ворошиловский стрелок», соавтором сценария которого был я.

— Сериал «Апофегей» в отличие от романа заканчивается нашими днями. Вы считаете, что партийные функционеры, которые были винтиками той системы, прекрасно встроились в нынешние координаты власти, как и у нас в Литве, стали хозяевами жизни?

— На самом деле это вторая попытка экранизации. В 90-м у меня купил на нее права «Мосфильм». Фильм должен был ставить режиссер Станислав Митин, который исполнил свой замысел спустя 20 лет. В нашем первом сценарии героиня Надя уезжает из страны, когда разгорается конфликт Ельцина с Горбачевым, а в 1990 году она возвращается за мамой, идет по взъерошенной демократией Москве, где на каждом углу митинги. Она видит митинг, где под лозунгом «Долой партократию!» на трибуне стоят в ряд партийные функционеры, в том числе и променявший любовь на карьеру Чистяков. Для того времени все это было очень лихо. Но фильм по многим причинам снять не удалось. У нас, к слову, был еще сценарий, посвященный перестройке, который мы с Евгением Габриловичем написали в конце 1986 года. Там такая любовно-аппаратная линия. Молодая активная производственница хорошо выступила на собрании, и ее взяли работать в партийный аппарат. Все кончается жуткой катастрофой. Тот, кто казался светочем демократии, на деле оказался отпетым негодяем, и наоборот, замшелый партократ на поверку предстал порядочным человеком. Мы ничего не придумывали, просто стали развивать характеры. И получилось, что мы очень точно смоделировали, чем закончится перестройка. Представьте, впервые киностудия вернула Габриловичу сценарий, хотя уже были уплачены деньги, выбраны режиссер и актеры. Просто испугались.

— Но в то время, кажется, не было никаких запретов?

— Ничего подобного. Это было время абсолютного либерального диктата. Любое сомнение или попытка осмыслить происходящее объявлялись происками красно-коричневых. Я всегда писал, что думал, не приспосабливаясь. Не хотела меня печатать советская цензура и точно так же объявила бойкот либеральная цензура.

— Интересно, что бывшие партократы, комсомольские деятели стали сейчас богатыми новыми русскими или функционерами высокого ранга. В Литве произошло то же самое. Вы этих новых героев описываете с юмором и даже с некоторой долей симпатии. Почему?

— Дело не в том, что современный успешный персонаж был когда-то партийным функционером или научным сотрудником. Дело в том, что в Советском Союзе существовали социальные лифты. И дураков в обойму не брали. Не потому, что все они были сплошные приспособленцы. Это случалось. На деле любая организационная работа очень сложна. Секретарь парткома, если отбросить идеологию, на самом деле был управленцем. Нет никакой разницы между менеджментом корпорации и партактивом. Только другие лозунги, а обработка людей построена на тех же принципах. Партийная работа требовала гибкости, граничащей с аморальностью, что в 90-е годы было особенно востребовано. Поменять политический знак для многих не представляло сложности. Но не для всех. Я знаю немало людей, которые не пошли на это и оказались в сложном экономическом положении. Причем не пошли в новые либеральные структуры, где были востребованы.

— Я не знаю и знаковых диссидентов, которые оказались бы во власти.

— Сахаров, будь он жив, вступил бы в очень серьезный конфликт с нарождающимся обществом. Не был востребован и Солженицын. Кстати, после публикации книги «200 лет вместе» он оказался не в чести у либералов и последние годы печатался только в «Литературной газете», которую я возглавил.

— Будучи одним из самых популярных, а значит, успешных писателей в России, вы взвалили на себя административный груз: возглавили находившуюся в состоянии, близком к банкротству, «Литературную газету» Почему? Кто ее сейчас финансирует?

— К сожалению или к счастью, олигархов у нас нет, газета на самоокупаемости. Впрочем, те СМИ, которые содержали олигархи, заканчивали плохо. К слову, во время короткого периода, когда мы принадлежали империи Ходорковского, «Литературную газету» ободрали как липку. Поэтому я считаю, что он варежки шьет за дело. В 2001 году, когда я стал редактором, одна из старейших газет, основанная Пушкиным и Дельвигом, возрожденная в двадцатые годы Горьким, влачила жалкое существование. Возглавлявшие ее до этого либеральные писатели, ни с кем не советуясь, к возмущению читателей убрали с логотипа портрет Горького и вели редакционную политику в том же революционном ключе. Не удивительно, что тираж издания упал с 6 миллионов до 35 тысяч. Моим первым предложением было возвращение профиля Горького. Но, будучи консерваторами, мы провели опрос среди читателей, 98% высказались «за». Потом провели голосование в редакции, где также большинство поддержало идею. В 90-е годы «ЛГ» стала газетой исключительно одного литературного направления. Такие писатели, как Распутин, Белов, Астафьев, вообще не упоминались в ней 10 лет. Мы стали восстанавливать присущую ей прежде полифоничность, информационную справедливость, чтобы передать литературную жизнь страны в полном объеме, вернуть на страницы газеты диалог, дискуссии, столкновение мнений. К слову, с нашей подачи была реформирована система литературных государственных премий.

Мы напечатали список членов комиссии и рядом список лауреатов. Они практически совпали. С публикаций в нашей газете начались разговоры о преподавании в школе истории. Мы первыми начали развеивать мифы о советском прошлом на фактах. Рубрику «Настоящее прошлое» ведут специалисты. Стали возвращать отодвинутые имена, которые составляли гордость советской литературы. Нельзя же оценивать классическую русскую литературу с точки зрения того, что она существовала в царской России. Православие, самодержавие, народность совсем не исчерпывают все ее содержание. Точно так же советская литература не исчерпывается понятием «советская». Мы преодолели упадок, и сегодня газета стала одной из самых тиражных (суммарно 180 тысяч экземпляров). С января этого года премия «ЛГ» имени Антона Дельвига преобразована в общероссийскую. Она включает три первых по миллиону рублей (Золотой Дельвиг), 6 вторых (Серебряный Дельвиг) и 4 для молодых начинающих авторов по 250 тысяч рублей.

Мы приглашаем к участию писателей всех российских регионов, а также представителей ближнего и дальнего зарубежья. Мы регулярно переводим и печатаем национальных авторов ближнего и дальнего зарубежья. Печатали литераторов из Эстонии и Латвии. А вот Союз писателей Литвы почему-то отказался от сотрудничества, объяснив отсутствие интереса местных авторов к напечатанию на русском языке…

— Вы приняли самое активное участие в дискуссии по поводу школьной программы преподавания литературы. Почему в это вынуждены вмешиваться литераторы?

— К сожалению, процесс образования достаточно инертен. И если «заехала» какая-нибудь тенденция (а «заезжает» она обычно с определенными людьми, носителями определенной идеологии), то потом это длится годами, если не десятилетиями. И получается так, что молодежь изучает литературу по тем источникам, которые предлагают либералы, игнорируя и писателей-реалистов, и патриотов, в то время как в самой стране либеральный дурман развеялся, исчезли иллюзии по поводу «общего счастья» с Западом. Государство учится теперь выстраивать деловые партнерские отношения с другими странами, а не следовать у них на поводу. Я уверен, что Александр Солженицын должен быть включен в список обязательного школьного чтения, но не с «Архипелагом ГУЛАГ», а с «Одним днем Ивана Денисовича», где прекрасно раскрыта тема репрессий. Сегодня же «Архипелаг», представленный автором как опыт художественного осмысления, преподают в школах как опыт исторического исследования. Но это же неправда! Эту вещь должен читать человек подготовленный, который знаком с научными исследованиями на эту тему. Или предлагают школьникам изучать ироничного Сергея Довлатова. Зачем школьникам эмигрантские страдания? Хотите ироничную прозу - включите Виктора Конецкого, который был учителем Довлатова, Викторию Токареву. Конечно, Довлатова также нужно читать. Но когда формируется набор литературы для школьников, следует помнить, что он несет познавательные и воспитательные функции. Нам же предлагался такой подбор книг, который может только породить сумятицу в головах.

Полагаю, что мы тем самым включились в общемировой процесс дегуманитаризации образования. Напомню, что советская система школьного образования строилась по университетскому принципу, когда человеку давали сумму знаний и учили в них разбираться. Так называемый ЕГЭ являет собой торжество фрагментации образования. Когда человеку дается исключительно то, что ему требуется для пропитания, а все остальное ему знать не обязательно.

— Сегодня главное — быть успешным. Многие считают, будто для этого гуманитарные знания не нужны. Кстати, герои ваших последних книг также полагают, что стыдно плохо жить, быть «лузером»?

— Преуспевают те, кто умеет системно мыслить и обладает широким кругозором. Но об этом умышленно не говорят. Я думаю, что дело в другом. Утвердилось мнение, что система руководства обществом может осуществляться только тогда, когда основной слой общества полностью поддается манипуляции. Когда он не может делать самостоятельных выводов. Почему рухнула советская система? Благодаря культурной и образовательной революции, произошедшей в тридцатые годы, выросло не одно поколение интеллигенции с очень хорошим образованием, умеющей самостоятельно мыслить. А с ними система продолжала разговаривать как с рабфаковцами двадцатых годов. Люди перестали этому доверять. Если бы своевременно произошла смена правящей элиты, если бы вовремя ушел Суслов, если бы вовремя ушел Брежнев (он, между прочим, хотел это сделать после первого инсульта и даже написал заявление, но его не отпустили, промучили еще 10 лет), а на смену им пришел ленинградский секретарь обкома Григорий Романов, один из самых блестящих руководителей, совершенно целенаправленно оболганный, в принципе советское государство в реформированной форме могло бы сохраниться. Западные политики, по-моему, сделали из судьбы Советского Союза определенные выводы. Мол, зачем нам такое мыслящее общество, которое все время будет от нас чего-то требовать.

— А то общество, которое сформировалось в России. Что вы о нем можете сказать?

— Я только что написал об этом роман «Гипсовый трубач». Он выходил в течение 5 лет частями. Там говорится обо всем, что происходит с нами. Проблема в том, что и в России, и в постсоветских странах борются две тенденции: одна группа сил хочет воспроизвести западную модель, слиться с ней, другая — сохранить некие традиционные национальные особенности. В 90-е годы был период тотального прозападного наступления. С приходом Путина начались стабилизация и равновесие сил. В последнее время, кажется, начинает усиливаться лагерь традиционалистов.

— А вам не кажется, что вместе с ними заявляют громко о себе националисты, появляются откровенные шовинисты?

— Национализм есть в любой стране. Все республики, выступавшие за выход из Союза, выступали даже не под национальными, а националистическими лозунгами. У меня есть момент в биографии, связанный с Литвой. Мы, сидя в редакции «Юность», подписывали заявление интеллигенции о январских событиях в Вильнюсе, резко высказываясь против вмешательства армии в события. Я тогда предложил вставить и несколько слов о правах русскоязычного населения в Литве, но от меня отмахнулись. Мол, какие им еще права?

Почему в России не должно быть чувства национального самосознания? У русских, которые долгие годы несли имперскую нагрузку, это чувство было редуцировано, затем политикой советской власти полностью искоренено. Начать с того, что весь цвет русской интеллигенции был погублен в первые годы. Часть была выслана, часть уничтожена. Это не произошло с национальной элитой других советских республик. Полагаю, что в современной России неизбежно сформируется влиятельная национальная партия. Вопрос заключается в том, чтобы она не стала националистической. Поэтому есть поле деятельности для людей, к которым я отношу себя, для «Литературной газеты», чтобы рост и формирование национального сознания, политической силы, которая будет заниматься интересами русских, не переродились в шовинизм.

— Сегодня в России власть замкнута на одном человеке. Если что-то с Путиным (дай ему бог здоровья) случится, куда повернет страна?

— Тут есть два момента. Первый момент — это определенная исторически сложившаяся традиция или политический объектив. Россия, огромная централизованная страна, всегда персонифицировалась с человеком: царем или генеральным партийным секретарем. У нас действительно была реальная возможность это изменить в 1991 году в сторону демократических процедур. Ведь демократия — это процедура. Грубо говоря, президент с парламентом не ладят. Тогда обращаются в Конституционный суд. Президент распускает парламент и идет на повторные выборы, где решает народ. Что делает президент Ельцин в 1993 году? Он расстреливает парламент из пушек. Естественно, после этого выстраивается абсолютная авторитарная система, которую наследует Путин. Как на ходу перестроить систему, когда весь истеблишмент заточен под тоталитарную модель? Я думаю, что самому Путину очень некомфортно в этой ситуации. По моим наблюдениям, он человек скорее либеральный, но он получил страну в таком разрегулированном состоянии, что ее можно было выводить только на ручном управлении. Но, как я вижу, все идет к тому, чтобы заработала демократическая процедура: назначаются выборы губернаторов, создан Народный фронт, который, возможно, переймет некоторые функции управления. Я вижу, что в настоящее время прилагаются усилия поднять и восстановить Россию, чтобы она развивалась как суверенное самодостаточное государство. Поэтому сегодня направление, как мне кажется, выбрано правильное, хотя мне многое не нравится. Поэтому я стал доверенным лицом президента и вошел в Народный фронт.

— Вы считаете, что Путину замены нет?

— На сегодняшний момент действительно нет. Я убежден.

— Это хорошо?

— Ничего хорошего в этом нет, но это историческая данность. Петру Первому также замены не оказалось, и целый век Россию болтало из стороны в сторону.

— Вот еще одна тема, актуальная и для Литвы. Кажется, нет в мире более важной проблемы, чем права секс-меньшинств. Вас она волнует?

— Я считаю, что происходит агрессивное насаждение гей-культуры, используемое как мощный механизм разрушения традиционного общества. Я традиционалист и полагаю, что все катастрофы постигали человечество тогда, когда ломались нормы традиционного общества.

— А христианство разве не ломало древние традиционные общества?

— Христианство пришло с возвращением норм традиционного общества. Иисус в своих проповедях ссылался на ветхозаветных пророков. Это была реакция на модернизацию и нравственно-сексуальный релятивизм, охвативший позднюю эллинистическую эпоху. Как раз христианство знало, что делает. Поэтому человечество сумело во многом восстановиться. Думаю, что это произойдет и с современным обществом.

nedelia.lt